БЕЗ ВЕСТИ ПРОПАВШИЙ
"ПРОШЛА ВОЙНА. А ТЫ ВСЕ ПЛАЧЕШЬ, МАТЬ"
А.Т. ТВАРДОВСКИЙ
Неграмотной женщине, вступившей в самостоятельную жизнь в начале XX века, выпала традиционная русская доля горячо любить и безмерно страдать. Речь пойдет о крестьянке с совершенно рядовой судьбой, по которой и читаем историю нашей страны.
Большую часть жизни, выйдя замуж, она прожила в Зубареве, что в нескольких километрах от Александрова. К моменту, когда в 1932 году арестовали "неблагонадежного" мужа, Евдокия Никитична Цыбина была матерью четырех детей.
Старший Коля, рожденный в 1921 году, стал опорой матери. Замирало материнское сердце от жалости, когда закутанного в одеяло везла его в лес напилить дров, наказывала истопить печь, накормить детей, держать ответственность старшего в доме.
Он радовал маму успехами в учебе. В километре была начальная школа, где учили и воспитывали детей учителя - мужчины Петр Иванович Кулагин и Николай Павлович Вершков. Просветители в самом высоком смысле слова, они пользовались уважением и непререкаемым авторитетом во всей округе. Было так заведено в Горках, что первый и третий классы вел П.И. Кулагин, второй и четвертый - Н.П. Вершков. Оба хорошо знали мальчика и заинтересованно советовали Евдокии Никитичне, чтобы сын непременно продолжил учение. Он стал учеником средней школы №1, потому что в Александрове жили его крестная и тетка по отцу, дядя по материнской линии. Он скучал по дому и бегал на каждый выходной в Зубарево. К счастью, вместо щедро данной "десятки" через три года вернулся и отец, а Коля успешно закончил семилетку. Среди деревенских парней он выгодно выделялся какой-то врожденной интеллигентностью, общительностью, был жизнерадостен и светел, что с косой в лугах, что с вилами при стоговании, что с мешками на молотилке. Никакого труда не страшился.
К Зубареву, Горкам подступала Госселекционная станция, основанная на базе Фофанки, с тракторами, комбайнами, полуторками. Техника очаровывала юношу: ему хотелось быть шофером. Но в те времена эта профессия была столь и престижна, сколь и редка: машины только появлялись.
Он достиг совершеннолетия, продолжал жить в Александрове с надеждой сесть в машину. Пришлось же пойти совсем на другие курсы, и с 6 января 1939 года он работает в должности нормировщика. На предприятии, ушедшем в былое, но на трудовой книжке четко сохранилась печать с надписью "Наркомтекстиль СССР, Всесоюзный трест Лесзагтекстиль, Александровское отделение". Но парню, выросшему на деревенских просторах, работа в конторе была не по душе, о чем он не раз говорил мне, пишущей эти строки: "Думать невозможно: по конторе ходят, разговаривают, прямо передо мной беспрестанно барабанит машинистка". Эта работа и была его жертвой во имя достижения цели. И через год, 31 января 1940 в трудовую книжку ложится запись: направлен на четырехмесячные курсы шоферов во Владимирскую автошколу". Это была осуществленная мечта юного романтика, подогреваемая и деревней, и городом, и девушками, распевающими на пятачках.
Я носила, носить буду
Белые ботиночки.
Я любила и люблю
Шофера в кабиночке.
Очарование машиной не рассеяли ни проселочные дороги, ни моторы, работающие на дровах, ни долгие загорания в колеях родимой земли, когда под колеса бросалось все, вплоть до фуфайки. Настойчивый и терпеливый, он не избежал беды. Как-то, выбираясь по сугробам из рюминского леса, груженая машина перевернулась и заглохла, за что и был наказан переводом в грузчики. Не погнушался, упорно шел к овладению профессией. Через месяц его восстановили в должности шофера - он мужал, совершенствовался, радовался.
А чуткая мама не разделяла ничьей романтики: она понимала, насколько трудна профессия, когда брала в руки, а затем отстирывала невиданно грязную одежду сына. Молча горевала, обвиняла себя и мужа, что не дали парню учиться в техникуме, в который он было поступил вместе с Толей Зуевым, жившим почти по соседству.
Последняя запись в трудовой книжке от 17 апреля 1941 года: освобожден от работы вследствие призыва в ряды РККА". Такой короткой оказалась гражданская деятельность мальчишки "сороковых-роковых".
С дороги солдат прислал первое письмо в родной дом, где по-ребячески весело сообщил, что ехали в "телячьем вагоне", он высунулся в вагонное отверстие подышать - ветер сорвал с головы фуражку. Для Евдокии Никитичны это был страшный знак его судьбы и неиссякаемого материнского страдания.
3 мая 1941 года Цыбины получили подробное веселое письмо сына, где он восторгался и хорошими товарищами, и приличными солдатскими харчами, и новым обмундированием, и совершенно новыми видами природы, и надеждой связать судьбу с военной техникой. "В танковую часть я не попал, вернее, буду не на танке, а в роте регулирования танковой дивизии. В эту роту выбрали из 2500 человек самых дисциплинированных красноармейцев с образованием 7, выше 70 человек, в том числе и я".
Второе письмо от 28 мая столь же оптимистично, в нем еще более обнаруживается восторг самой жизнью и окружающей красотой. "Нахожусь я в городе Кременце, в самом центре. Это небольшой городок. Но очень красивая природа. Прямо в окно смотрят цветущие сирени и груши, а метрах в двухстах сопка высотой метров ста пятидесяти, вся окружена цветущими деревьями. Здесь такая красивая природа, как в сказке". В этом же письме, которое стало последним (до войны осталось меньше месяца), на последней странице он обращается к сестрам Клаве и Вале, брату Толе с заветной просьбой. "И еще вам всем: Клавде, Вале и Толе один главный наказ: берегите маму, мать у нас - самое главное и дорогое в жизни. Мы молодые, и пора встать на смену им в работе".
УССР
Тернопольская область,
г. Кременец, п/я 7.
Больше от любящего и любимого сына и брата Цыбины не получили ни одной весточки. Во время войны и после они писали в разные военные инстанции и однажды получили ответ, что ни в списках убитых, ни умерших от ран он не числится.
Результатом хлопот было официальное извещение как о пропавшем без вести.
"Без вести пропавший" в послевоенные времена со стороны официальной власти считался чуть ли не предавшим, что и надломило души суши супругов Цыбиных.
И уж как только не казнила себя Евдокия Никитична! И за то, что отпустила двенадцатилетнего мальчика от себя скитаться по чужим квартирам, что не дала ему нужного материнского тепла, что не было у Коли ничего в жизни светлого по ее вине.
Просыпалась она от бессознательных ночных рыданий: снился ей вовсе не солдат, а голенький мальчик Коля, которому не могла помочь как ни силилась, а его захлестывали волны течения реки Серой. Терзало душу православной матери то, что без молитвы, без креста, без горстки земли из теплой земли, возможно, без могилы его неупокоенные косточки, и нет того бугорка, на который выплакала бы она свою скорбь. Она молилась, но не за здравие и не за упокой.
Сознание в подвешенном состоянии, может быть, и обрело бы некий покой, если бы страдающая мать дожила до выхода в свет "Книги Памяти", где увековечено имя Николая Федоровича Цыбина, где власть признала всех, поплатившихся жизнью за Победу, героями, достойными вечной памяти. Не судьба - матери уходили раньше времени с полной чашей неизбывных мук до последнего вздоха.
Бережно и нежно 65 лет семья Цыбиных хранила все оставшееся немногое, получая живые импульсы его мозга, его внешнего обаяния.
После смерти родителей все оставшееся после Коли хранит дочь Клавдия Федоровна Семенова, двадцать семь лет работавшая в колхозе, покоившая старость матери и отца. Когда же с семьей переселялась в Александров, взяли к себе и родителей. Тихо заходила Евдокия Никитична к дочери, ждала свободной минуты и просила: "Доченька, почитай мне Колины письма". И читала, читала маме Клава два потертые и пожелтевшие письма любимого первенца.
Живет в душе Клавдии Федоровны и ее семьи за чертою смерти ее брат и друг, доверявший ей все тайны своей недолгой молодости. Она повторила всей своей жизнью подвиг своей матери - дала жизнь дочери и трем сынам, что уже не было ординарным для послевоенного поколения. Как и ее мать, Клавдию Федоровну не миновала тяжелая утрата молодой дочери. С не меньшей тревогой, чем в войну, отправляла трех сыновей в армию, молилась и с надеждой ждала Анатолия из Венгрии, Константина из Германии, младшего Евгения из Москвы. Все трое исполнили воинский долг, как когда-то их отец Николай Дмитриевич, инвалид Отечественной, как погибший их дядя Константин Дмитриевич, "пропавший без вести" в 1944, как их дядя по матери Николай Федорович Цыбин.
Удивительно скромной Клавдии Федоровне жизнью навязан стереотип: пишут только о героях. Я старалась ее убедить, что слишком малый срок ее брату был назначен судьбой, всего девятнадцать лет. Надо писать и о скромных, а нескромные сами себя разафишируют.
Рассуждая о защитниках Родины, гибнущих, попадающих в разные ситуации, нельзя не убедиться в том, что именно у матери на все слез хватит, как и щедрого и здравого ума, созидающего нерасторжимую связь прошлого, настоящего и будущего.